Скорей бы настало завтра [Сборник 1962] - Евгений Захарович Воробьев

докладом, Аринич говорил не то шутя, не то всерьез:

— Опять Савелий Васильевич при всем народе меценатом обзовет. На всю область разговор из-за этого кино. Больницу под крышу не определили. Школьники в три смены на партах сидят. А кинотеатр открываем. Ох, намылят мне за это голову! Скорее облысею, чем отмою!..

Наконец пришло время позаботиться о фильме для торжественного открытия.

— Поновее картину подбери, — напутствовал Аринич Гарновца. — Пусть там, в области, побеспокоятся. Такую картину привези, которую сейчас в Москве смотрят.

Гарновец вернулся на следующий день, накануне открытия.

— Ну, привез новую картину? — спросил Аринич.

— Нет, Роман Андреевич. Я «Чапаева» на открытие взял.

— «Чапаева»?

— Думал, так лучше будет, — смутился Гарновец.

— Пожалуй, так лучше, — согласился Аринич. — Очень хорошо! Пусть «Чапаев». Отлично!

Но все-таки в глубине души Аринич был огорчен тем, что нет новой картины, и обеспокоен выбором Гарновца. Беспокойство Аринича увеличилось еще больше, когда он узнал, что на открытие кинотеатра приехал сам Савелий Васильевич.

Гарновец помчался в кинотеатр, чтобы еще раз проверить, все ли готово: докрасил ли «Паша-клеш» входную дверь, убрана ли последняя стружка, последние щепки и опилки.

Сейчас Чапаев мирно спал в цинковых коробках, но вечером он оживет на полотне. Чапаев вновь промчится во весь опор в атаку, и бурка будет биться за его плечами острыми крыльями. А потом весь зал вместе с пулеметчицей Анкой будет переживать волнующие подробности психической атаки…

Прежде чем начался сеанс, перед экраном появилась фигура человека с золотой звездочкой на отвороте пиджака, и отец Сергея сразу догадался, что это и есть Савелий Васильевич. Но как ни старался, не мог представить себе этого лысого, бритого, толстолицего человека в роли партизанского Кочубея.

Он был краток и почти каждую фразу сопровождал энергичным жестом. Тень от его руки, фантастически увеличенная, то и дело появлялась на белом полотне экрана, подчеркивая весомость слов.

В заключение он попросил почтить вставанием память Аграфены Олейник.

И вот наконец стук кресельных сидений стих, в зале погас свет, и лишь табличка: «Запасный выход» светилась где-то сбоку, вырывая из темноты красную притолоку двери.

Картина была сильно изношена, лента часто рвалась. Но как великодушен был зал, с каким почтительным терпением сидели зрители во время этих заминок! Никто не топал ногами, никто даже не решился закричать: «Дядя Сережа, рамку!»

«Чапаев» властно овладел залом. Зрители воспринимали картину как новую. За годы войны подросли ребятишки, которые не видели «Чапаева» прежде. В зале сидели старики, которые не бывали в кино до войны. Но и те, кто помнил «Чапаева», смотрели картину сейчас как бы впервые.

Будто Василий Иванович Чапаев тоже был партизаном, каким-нибудь товарищем Ч., и воевал не где-то за Волгой, а вот здесь, в Белоруссии, совсем недавно…

1947

Щит командира

1

лава приходит к летчику по-разному. Обычно она накапливается постепенно. Каждый летный день приносит на своих крыльях маленькую крупицу славы.

Об истребителе, имеющем сотни три боевых вылетов, всегда говорят с уважением, потому что такая цифра боевых вылетов немыслима без множества победоносных воздушных боев, без сбитых самолетов противника.

Но иногда слава приходит к летчику иначе — скоропалительно и внезапно. И вот человек, которого еще вчера мало кто знал, сразу становится полковой знаменитостью, и фамилия его, будничная и даже неказистая, приобретает значительность и вес.

Так неожиданно прославился в полку молодой истребитель Михаил Лихоманов. А произошло это в июльский день 1943 года, день, памятный во всех подробностях.

Утром над аэродромом разразилась гроза, и не знающий удержу ливень сделал летное поле мокрым и скользким. На взлетной дорожке появились недолговечные теплые лужи.

На старте пусто и тихо. Летчики отсиживались в шалашах или под плоскостями машин. Облачность низкая, видимость отвратительная, как говорится, своих консолей не видно.

С юга-запада доносились раскаты орудийной канонады, они походили на отзвуки грома. Гул батарей слышался на аэродроме «подскока» совсем явственно; на истребителе отсюда до линии фронта минуты две-три хода.

Летчики из полка истребительной авиации чувствуют себя тем лучше, чем ближе они к линии фронта. Зачем жить за тридевять земель? Истребители знают цену каждой секунде, каждому литру «горилки»…

После полудня в облаках появились голубые окна, небо обещало летную погоду. Значит, вторая половина аэродромного дня, не в пример первой, будет боевой.

Столик дежурного по аэродрому стоит под молодым, но уже маститым дубом. Солнечные лучи пробиваются сквозь темно-зеленую листву. От плащ-палатки дежурного поднимается пар. Дежурный встает, вешает плащ-палатку на сук и снимает со стола прорезиненный холст. Под холстом — телефонные аппараты, ракетницы, ракеты.

Самолеты размаскированы и вырулены — состояние готовности номер один. Летчики дежурной эскадрильи сидят в кабинах. По фронтовому обыкновению воротники у всех расстегнуты, гимнастерки без погон — лямки парашютов начисто срывают все звездочки, разве напасешься?

В кабине самолета под номером тридцать четыре сидит Михаил Лихоманов, парень с открытым скуластым лицом, с непослушными рыжеватыми вихрами. Веснушек столько, что их с лихвой хватило бы на всю эскадрилью. У него хорошо развернутые плечи, и, даже когда он сидит в кабине, в нем угадывается рослый крепыш.

Возле машины Лихоманова топчется несколько человек. Стоит со скучающим видом Григорий Гонтарь, но не напускное ли это безразличие? И во взгляде его, и в том, как он нервно скручивает цигарку коричневыми пальцами, можно уловить признаки скрытой тревоги.

Гонтарь смотрит на Лихоманова исподлобья. Конечно, новичок не виноват в том, что командир сегодня остановил на нем свой выбор. Взять в напарники желторотого птенца! Все равно как если бы Кротов взял в напарники его, Гонтаря, да не сегодняшнего, а такого, каким он был ранним утром двадцать второго июня, в первое утро войны, с его тогдашней неуверенностью в себе, с его мальчишеской неопытностью.

На счету у младшего лейтенанта Лихоманова всего пять боевых вылетов и ноль сбитых самолетов. Совсем зеленый вояка, из тех, кого на аэродроме называют цыплятами, слабаками.

Однако Виктор Петрович Кротов, командир полка, был о новичке другого мнения. Он присмотрелся к Лихоманову во время боя, когда в воздухе шла смертельная кутерьма. Новичок ему понравился. Впрочем, Лихоманов в минуты того головоломного боя уцелел лишь каким-то чудом. Про таких счастливцев в полку говорят: «Родился с парашютом за плечами».

Дело было не только в отчаянной смелости Лихоманова — мало ли Кротов видел на суше, на море и в воздухе самонадеянных несмышленышей, полузнаек или пижонов, чья отвага немногого стоит, потому что питается недостаточной требовательностью